Часть 1. Ступень первая – на
клиросе, но еще не певчая
Музыкой я увлекалась всегда. Но до
моего прихода уже в сознательном возрасте в церковь, мои музыкальные
пристрастия никак нельзя было назвать Богу угодным делом. Скорее наоборот. Это
было грехом. Ведь вряд ли можно назвать деятельность ди-джея, крутящего виниловые
пластинки и меняющего диски в ночных клубах, из которых доносятся звуки жесткой
электронной музыки, и заставляют толпу людей дергаться на танцполе, визжать и
кричать, делом, приносящим пользу душам этих людей. Скорее наоборот – я отчасти
выступала в роли соблазнителя других к греху, (хоть людей насильно в клубы
никто и не тащит), но я была непосредственным звеном всей этой цепочки
дьявольской задумки, организованной с целью, чтобы души людей забывали про Бога
Творца и про истинные ценности жизни. Гуляй, пей, веселись и не о чем не думай!
Живешь только раз!
Надо признаться, я не чувствовала
себя в этой атмосфере, как рыба в воде, я просто хотела поделиться с людьми
музыкой, которую я действительно любила на тот момент. И если исключить из
такой музыки бесконечные удары и разного рода электронное дребезжание, оставив
лишь мелодию, то она действительно являлась красивой.
Но музыка эта на тот момент уже
потеряла свою актуальность, поэтому мне часто приходилось «играть» то, что мне
было абсолютно не по душе ради того, чтобы просто заработать себе на жизнь в
чужой европейской стране. Лишь редко были моменты, когда любимая музыка
становилась неким проводником между моей душой и душами, находящихся на
танцполе людей, которые пришли не ради отрыва, выпивки или флирта, а именно потому,
что им нравилась сама музыка. Тогда я действительно чувствовала себя неким
властелином звуков, дарящим людям счастье. Во все остальное время такая
деятельность была лишь маскировкой под счастье. На самом деле душа постоянно
была в поиске чего-то, сама того не понимая чего, и успокоилась лишь, когда
наконец нашла Его, или Он нашел, а она просто откликнулась и отворила дверцу на
стук смиренного Творца.
Тогда весь мир перевернулся. То, что
казалось хорошим, стало плохим. А что было в глазах мира слабостью, стало
истинной ценностью. Я, как многие, крещенная в младенчестве, но совершенно не
знакомая с православной верой, стала постепенно открывать для себя новый
истинный мир.
Я начала регулярно посещать церковь
– единственный приход русской православной церкви в немецком городе, в котором
я жила, и активно участвовать в жизни прихода. Это была в прямом смысле церковь
душ прихожан, ведь своего здания у прихода не было, и нужно было снимать
помещение для служб в протестантском храме. Службы совершались только в
выходные дни и по большим праздникам. Каждый раз перед началом вечерней службы
прихожане должны были обычный актовый зал превратить внутренне в православный
храм, расставив иконы, подсвечники и иные необходимые атрибуты, а на следующий
день после литургии все убрать, вернув залу прежний внешний вид.
С приходом в церковь для меня стало
очевидно, что моя псевдомузыкальная деятельность больше продолжаться не
может.
Я ходила на службы, слушала пение
церковного хора, от которого душа наполнялась трепетом, и все внутри умилялось,
иногда даже до слез. Но поначалу даже мыслей не было, что я могу стать частью
этого. Те люди наверху казались мне особенными, избранниками Божьими,
обладающим какими-то способностями, которые мне и не снились. Но внутри я
ощущала, что мне словно нужна какая-то замена тому, чем я занималась до церкви.
Я внутренне смиряла себя, потому что
иного выхода не было, с прошлой деятельностью покончено. Но ощущение чего-то
нужного взамен не покидало. Может быть, это привычка быть на публике не давала
мне полного покоя, и хотелось выполнять подобную роль в церкви. Но чем могла бы
я себя там занять, я не знала.
И вот
случилось то, что стало моим первым шагом на клирос.
Однажды
вечером, после окончания всенощного бдения, староста нашего прихода, которая по
совместительству была и чтицей, и певчей, и заместителем регента, спросила, не
хочу ли я читать в храме. Нужен был человек, который будет читать Часы, а также
помогать ей с чтением на всенощной.
Реакция моя была такой, какая может
быть у человека, когда ему предлагают то, чего он никогда в жизни не делал. Но
я не отказалась, взяла тексты Часов домой, чтобы потренироваться, а утром перед
службой немного прочитала батюшке, и он благословил мне читать Часы перед
литургией.
Так я стала физически частью клироса
в том смысле, что находилась там же, где певчие, на верхнем ярусе зала каждое
всенощное и вначале литургии, когда читались Часы. Постепенно я научилась
читать на церковно-славянском языке и могла уже читать стихиры (их не пели) и тексты не только из
Минеи, но и Октоиха. Я также стала выполнять роль, своего рода, уставщика.
Регент в храме был человеком исключительно по музыкальной части и в порядке
службы не разбирался. Поэтому всегда был некто, кто следил за правильностью
службы, пением и чтением нужных текстов; должен был позаботиться о том, чтобы
на клиросе были все необходимые книги и ноты.
Мне очень нравилась моя новая
деятельность в храме!
Часть 2. Ступень вторая – искушение
«быть или не быть»
Это была моя первая настоящая Пасха!
Я и еще двое прихожанок согласились остаться в храме после ночной литургии на
дежурство на случай, если вдруг кто из захожан решит посетить Божий храм в день
Праздника Праздников.
Все уже разошлись после праздничной
трапезы, в храме было тихо и спокойно, а на душе очень радостно, и ощущалось
присутствие чего-то необъяснимого никакими словами. Господь, Его Пречистая
Матерь и святые радостно взирали на нас с икон, на подсвечниках догорали редкие
свечи.
Ко мне подошла одна из прихожанок и
предложила спеть Часы Пасхи. Я искренне удивилась, сказав, что не умею. Но она
настояла, уверяя меня, что в этом нет ничего сложного, и чтобы я просто
повторяла за ней мелодию.
Мы встали перед центральной иконой и
начали петь в унисон на глас 8 Часы Пасхи. Как же мне понравилось петь!
Это было новое непередаваемое
ощущение. Мы перешли к канону Пасхи, но он оказался для меня немного сложнее в
исполнении, поскольку мелодии периодически менялись, а я их не знала. Мы пели
еще и еще по памяти различные церковные песнопения.
Девушка, предложившая, спеть не была
певчей нашего хора, да и в скором времени стала ходить в другой приход
(почему-то в греческий), но она стала для меня толчком для осознания того, что
я хочу петь Богу.
Я вдруг четко поняла это – да, мне
очень хочется петь. «Почему нет?» – спрашивала я себя, если душа моя так этого
просит. Я подошла к батюшке-настоятелю, с которым у нас были очень теплые
отношения, и рассказала про свое желание.
– А ты умеешь петь? – спросил он.
– Не знаю, – ответила я. – Но очень
хочется.
Никакого музыкального образования у
меня не было. В памяти лишь всплывали картины далекого детства, когда я, будучи
восьмилетним ребенком, всего один год училась в музыкальной школе, даже что-то
играла на фортепиано и пела в хоре.
Батюшка отправил меня к регенту,
сказав, что он благословляет, если последний даст добро. Конечно, с регентом мы
были уже знакомы, ведь находились вместе на клиросе во время служб, но в его
глазах я была исключительно чтицей и человеком, который помогает певчим по ходу
службы. Он не отнесся серьезно к моему желанию петь, постоянно не находил время,
чтобы меня прослушать, но позволил попытаться петь на спевках, от которых я
сама вскоре отказалась, потому что ничего не понимала в крючках на белой
бумаге, называемых нотами, и мычала себе что-то под нос по памяти.
Вообще у нас на клиросе было
некоторое разделение между теми, кто поет и теми, кто просто читает (нас там
уже было двое). Считалось, что читать каждый умеет, а вот петь – это особый
дар. Поэтому последние считались людьми меньшего ранга даже в глазах некоторых
прихожан. Это выражалось в том, что певчие были неприкосновенны в плане
осуществления иной работы по приходу, чтецы же могли быть спокойно взяты с
клироса для выполнения других, часто более бытовых задач вроде приготовить
стол, помыть посуду, убрать и т.п. Для певчих даже всегда отдельно откладывали
еду (бутерброды, торты, пироги) строго с учетом количества певчих, чтецы в эту
группу не входили. Меня это совершенно не обижало. «Наверное, надо стать
певчей, чтобы понять, как сильно устаешь, что ни на что иное уже становишься не
способен, – думала я». Во время службы было тоже некоторое разделение по
принципу: «вы читаете и помогаете нам, но не лезете в музыкальную часть», «мы
не лезем в ваше чтение». Но иногда нам, чтецам, невольно приходилось выступать
в роли координаторов дисциплины, строго поглядывая в сторону увлекшихся
разговором певчих, во время нашего чтения; призвать к вниманию, что сейчас петь
пора, возглас; иногда напомнить, что «Господи, помилуй» тут следует петь три
раза, а не один и т.п. И конечно, свободному чтецу пойти позвать хор (а по пути
еще можно и свет включить), который на время чтения шестопсалмия удалился в
соседнее помещение на спевку. Они не всегда успевали, были моменты, когда
«Господи, помилуй» приходилось петь мне одной. Первый раз я ужасно стеснялась и
не дерзнула. Но, когда я поняла весь ужас ситуации, когда на возглас священника
ответом ему бывает тишина, я отбросила все комплексы и стеснения.
И вот регент наконец-то нашел минуту
своего внимания, чтобы прослушать меня. Повторю, что серьезно он к этому не
относился. Он попросил спеть меня «Господи, помилуй», я спела, как знала. О
том, что это нужно сделать на определенной ноте мне тогда и в голову не могло
прийти. Я в тот момент не имела ни малейшего понятия, о том, что в хоре,
оказывается, поют на несколько голосов, а издавание регентом звуков перед
пением является элементарной настройкой и задаванием тона. С улыбкой на лице
бросив фразу «это либо дано либо нет» и не оставив иных комментариев, он больше
не стал мною заниматься. Другая певчая стала меня успокаивать, что не
переживай, ты же так хорошо читаешь, мы так не умеем.
Сказать, что мне стало обидно – это
промолчать.
Для меня мир тогда рухнул. Я не
понимала вообще, что произошло, почему я не подошла. Хорошо читаю? Да, и очень
благодарна за это Богу, но я петь хочу. Не дано? Да, если Богу угодно, то тому,
кому не дано, Он может дать, и отнять у того, кому дано.
И потом, если не дано, то как же
тогда меня приняли в музыкальную школу в свое время? На глаза невольно
наворачивались слезы. Неужели моя мечта рухнет, не начав и осуществляться?
Начались мои душевные мытарства.
Если до этого момента я периодически дома пыталась петь песнопения служб, то
теперь я решила «поставить на этом крест» и не притрагивалась. Но через
некоторое время опять тянулась к нотам и продолжала тренироваться петь. Это
было сильнее меня.
Ситуация разрешилась после того, как
меня стала привлекать к пению певчая-староста и заместитель регента. Несмотря
на то, что она официально на клиросе была как бы заместителем регента, по сути,
негласное руководство тем, что петь и кто будет петь, осуществляла именно
она.
Староста
повторно меня прослушала и сказала, что все в порядке, и мне просто надо
начинать тихо петь с хором, повторяя вместе с ней партию второго голоса. Она
сказала, что учиться петь хорошо бы именно в процессе реальной практики,
поскольку она сама прошла такой путь.
Регент из-за занятости на основной
работе стал очень редко появляться, на вечерних службах его практически никогда
не было. Певчие вообще редко посещали вечерние службы и их обычно пели в
минимальном составе, на два голоса. Я тоже пела. Но если вдруг случалось, и
приходил регент, то в такие службы я не могла выдавить из себя не звука. Это
был некий психологический дискомфорт, у меня все пересыхало в горле и казалось,
что я просто потеряла дар речи.
Внутри
меня так и продолжалась борьба, а правильным ли делом я занимаюсь, бросить или
продолжать, быть или не быть. И каждый раз, когда меня посещали мысли, что с
пением надо завязывать, происходило что-то, что доказывало обратное.
Однажды, Господь послал к нам в
приход человека, который сыграл немалую роль в моем дальнейшем певческом
развитии, как раз в тот момент, когда я в очередной раз терзалась сомнениями.
Это была молодая талантливая девушка, обладающая музыкальным образованием. Она
стала учить меня нотной грамоте.
Поскольку ранее в церковном хоре она
не пела, я учила ее гласовым напевам и порядку богослужения. Она также
присоединилась к нашему хору, а впоследствии стала регентовать.
За месяц ежедневных занятий
сольфеджио я наконец-то стала понимать ноты, для меня открылся новый интереснейший
музыкальный мир. Мы пели с ней на два голоса молитвы перед едой, перед
занятиями, пели, когда готовили вместе что-то на трапезу в приход, пели на
остановке и в трамвае, когда ехали на службу. Мы пели буквально целыми днями
напролет.
Мое обучение нотной грамоте вылилось
в то, что я смогла положить на ноты один из своих стихов, восхваляющих
Пресвятую Богородицу ("Хвалебная песнь Пресвятой Богородице"). Это получилась простая мелодия в традиции церковного
обихода. Чудом стало для меня то, что песня была исполнена хором на престольный
праздник, и это была моя последняя литургия в моем первом, любимом и так
дорогом сердцу приходе, после чего дальнейший мой певческий путь развивался на
территории Родины.
Часть 3. Ступень третья –
становление певчей
Жизненные обстоятельства сложились
так, что я вернулась в Россию. Было грустно, мне как воздуха не хватало родного
прихода и деятельности на клиросе. Я мечтала снова хотя бы просто читать. О
том, чтобы петь в московских храмах, даже и мысли не было.
Московские хоры выглядели и звучали
так величественно по сравнению с нашим германским. И все мелодии, которые я
слышала на службах, были совершенно не знакомы моим ушам. А храмы! Это же были
настоящие храмы в плане постройки. Я поняла, что стихиры на службах,
оказывается, положено петь, а не читать и искренно удивлялась, почему же их не
пели у нас.
Присутствуя на службах, я невольно
замечала ошибки чтецов, и думала, что я могла бы прочитать лучше. Я тут же
смиряла себя, вспоминая как «резали» батюшке уши мои ошибки в ударениях, когда
я сама только начинала читать. В храмах, где мне приходилось бывать, все чтецы
были мужчины. «Видно в Москве женщине-чтецу место вряд ли найдется, – думала я».
Оставалось только молиться и надеяться, что мой певческий путь не завершился, и
Господь все устроит.
Еще я очень скучала по тихим
всенощным бдениям. Почему-то торжественность и многолюдность этой службы в
московских храмах не заставляли мою душу так трепетать, как это было в
Германии.
Как-то летом я ощутила радость
такого тихого всенощного бдения в одном из храмов Московской области, в котором
приходилось бывать по причине нахождения в выходные дни за пределами
Москвы.
Это было то, по чему я так скучала:
тихое молитвенное пение немногочисленного хора, знакомые до трепета распевы. Я
плакала от радости. Пение, доносившееся с клироса, казалось ангельским. Кто бы
мог подумать, что уже на следующий же день я буду участником главного
песнопения Богу под названием «Божественная литургия» со стороны клироса.
Я скромно изложила знакомому священнику-настоятелю
свои страдания по поводу безучастия в клиросном деле, что мне хотя бы просто
почитать, а в итоге матушка-регент разрешила мне присоединиться к хору.
Дождалась! Слава Тебе, Господи!
Я стала ездить каждые выходные петь
в этот храм, брала индивидуальные уроки обиходного пения, сольфеджио и вокала.
Петь было здорово и легко, в основном все было мне знакомо.
Но в одну из всенощных уровень
нашего хора резко изменился. В хоре появились профессиональные певчие, которые
когда-то давно уже пели в этом храме, бразды управления хором также были
переданы одной из них. Репертуар во многом сильно изменился, а главное
усложнился. Это были слишком трудные для меня авторские произведения, среди
которых были сочинения Архангельского, Чеснокова, Веделя, Чайковского,
Кастальского, Турчанинова и других многочисленных композиторов. Я копировала ноты
и пыталась учить дома, но петь их мне все равно не удавалось. У меня начался
развиваться комплекс неполноценности, мне никогда не достичь уровня этих
певчих. Службы перестали приносить такую радость, как вначале. Я могла петь
только гласы и обиход (иногда все же проскальзывающий в музыкальном репертуаре
службы). Меня снова мучили искушения, что я не своим делом занимаюсь. И снова,
как и раньше, обязательно что-то происходило, что заставляло почувствовать себя
нужной для клиросного дела и, не взирая ни на что, просто продолжать петь Богу
и повышать свой певческий уровень.
Пару раз удалось посетить родной
германский приход, где я, конечно же, присоединялась к хору, и после московской
«школы» чувствовала себя уже совсем по-другому: пела очень уверенно и казалось
даже, что получила признание того самого регента, который когда-то вынес мне
неутешительный «приговор». Эти «гастроли» мне явно были нужны для повышения
уровня своей самооценки. При этом было ощущение, что я словно никуда не
уезжала, потому что на меня по привычке опять перекладывали обязанности
подготовки к службе, и если что-то шло не так, попадало именно мне. Я всячески
пыталась донести до певчих-коллег, что стихиры все-таки следует петь, а не
читать. В одну из поездок нам это даже удалось осуществить. Правда, при
условии, что я тексты стихир положу на ноты. Что ни сделаешь для любимого
прихода и чтобы порадовать батюшку!
На московском клиросе все же не
пропадало ощущения моей ненужности, казалось, что меня там не ценят, как
самостоятельное звено.
Было ощущение, что я стою на месте,
надо как-то дальше развиваться. Поэтому через год пения я решила попробовать
поступить на известные московские певческие курсы. Это было не так сложно, как
казалось. Меня приняли, и начался чудесный год, полный новых знаний, практики и
ощущений.
Курсы мне очень помогли не только в
плане музыкального развития, но и психологически – повысилась моя самооценка,
как певчей, приезжая на наш клирос, я пела увереннее, исчезло ощущение какой-то
неполноценности перед другими. В процессе обучения приходилось петь в разных
московских храмах, была возможность больше практиковаться одной в своей партии
и пробовать петь другие партии (сопрано или тенора). Я стала реже посещать свой
клирос из-за отдаленности нахождения храма. Но лишь в процессе пения в других
храмах, я четко поняла, как много мне дали эти два года пения в
профессиональном хоре.
На Страстную и Светлые седмицы
удалось получить еще огромную порцию певческого опыта – пришлось петь
спонтанным коллективом, каждый раз с разными регентами и без спевок.
Сейчас Господь все так устроил, что
я пою в храме совсем рядом с домом.
Путь мой
на этом не закончен, более того, он только начинается по-настоящему. Ведь чем
больше учишься, тем больше кажется, что еще так много не умеешь. Постепенно
начинаю также осваивать регентское дело, ведь основная моя клиросная мечта –
это стать регентом.
Надеюсь, это станет четвертой
ступенью моего клиросного развития. Когда-то я управляла телами людей на
танцполе, а теперь хочется управлять их голосами, чтобы они молитвенно
воспевали Творца!
Послесловие
Может быть, мой рассказ станет полезным
для всех тех, кто терзается в сомнениях или страхах. Просто доверьтесь Богу и
молитесь. И помните слова Господа «дерзай, дщерь! вера твоя спасла тебя» (Мф,
9:22), а также «Не бойся, только веруй» (Мк, 5:36; Лк, 8:50).
И еще:
Обязательно
при возможности получайте специальное церковное певческо-регентское
образование. Это действительно важно! Церковное пение имеет свои определенные
особенности, и никакое самое высшее музыкальное образование не охватывает эти
особенности. Ведь не просто так на, казалось бы, даже обычные певческие курсы
идут люди со специальным музыкальным образованием, в том числе и дирижерским.
Такие специальные учебные заведения ведь задачей ставят не только выпустить
музыкально образованных людей, но и людей, разбирающихся в богослужении и
сохраняющих церковно-певческие традиции, заложенные еще святыми отцами церкви.
Читайте далее -
становление регента.
Серия рассказов
"Записки начинающей регентши"
Комментариев нет:
Отправить комментарий